Описание
Кино возникает спонтанно и неуловимо не там, где копирует действительность максимально приближенным к этой действительности способом, хотя так заманчиво объявить новое искусство, возникшее только на рубеже ХХ века, неотступным “наблюдателем жизни”, фиксирующим на плёнке то, что происходит вокруг. Люмьеровская линия развития кинематографа, дающая о себе знать в том или ином виде на протяжении столетия, имеет такие же равные права на “первородство”, как и мельесовский путь фантазийного преображения реального мира. Если, конечно, это не превращается не просто в голливудскую “фабрику грёз”, а в примитивную по мысли компьютерно-виртуальную игру в “стрелялки” и “догонялки”, где даже в трёхмерном пространстве действуют плоские, будто мультяшные, совершенно одномерные люди.
Но и в тех редких неглупых произведениях, которые, как, допустим, “Матрица”, выдаются за “кинематограф будущего”, проявляется подмеченная выдающимся американским документалистом-философом Годфри Реджо довольно опасная подспудная идеология “технофашизма”. Так называемая “подлинная реальность” (ведь слово virtual буквально означает “фактический”, “действительный”), повсеместно возникающая на различных экранах - от залов кинотеатров до компьютерных мониторов, оказывается чуть ли не полной заменой истинного человеческого бытия. Мы начинаем жить в эмблематическом мире, где имеем дело исключительно с символами, значками и иконками, воспринимаем действительность не напрямую, а отражённой в сложной системе деформированных зеркал. И поневоле ощущаем себя такими же пиктограммами, нарисованными образами, похищенными с помощью компьютеров идентичностями, размноженными на бесчисленное количество смоделированных изображений-клонов.
И “Догвилль” Ларса фон Трира, и “Накойкаци” Годфри Реджо, которая является заключительной (по-своему эсхатологической) частью его трилогии-кинопоэмы, начатой 20 лет назад в “Кояанискаци” и продолженной в “Поваккаци”, удивительным и вообще непостижимым образом смыкаются друг с другом в крайне пессимистическом отношении к современному миру и его кинематографическому запечатлению. Если вокруг нас воцаряется непреодолимая иллюзия-матрица, заставляющая существовать в нереальной реальности, то прорыв за пределы абсолютно выдуманной жизни, как и отчаянная попытка ухватить ускользающую прочь, неотвратимо улетучивающуюся первооснову кино, заключаются именно в том, чтобы вспомнить о феномене самого бытия и, как минимум, об этимологии употребляемых слов. Тогда выяснится, что виртуальное не обязательно истинно, кинематограф должен в первую очередь записывать движение, да и всё сущее подчиняется природному закону развития и изменения. Кстати, англоязычный подзаголовок “Поваккаци” - “Жизнь в трансформации”, хотя в переводе с языка индейцев хопи это самое “поваккаци” означает нечто более красивое и возвышенное: “колдовство жизни”.
Собственно говоря, и кино - это тоже магия, таинство, загадка, чьё постижение “разгадке жизни равносильно”. Оно или есть, или его нет! Невероятно трудно уловить это на лету, словно редкую бабочку, которая, попав в сачок любителя-энтомолога, потом превращается в пришпиленный и засушенный образчик мёртвой природы, пусть и радующий глаз своей дивной экзотической окраской. Но жизнь и ощущение лёгкого полёта пропадают безвозвратно! Настоящий кинематограф - это умение “остановить мгновение” и между тем, в отличие от фотографии, которую как раз и следует уподобить коллекции застывших без движения крылатых созданий, попробовать не законсервировать в неизменном (раз и навсегда) виде. Тарковский был несколько неточен, поначалу применяя термин “консервация времени”, поскольку на самом-то деле имел в виду долгий и по мере возможности бесконечный процесс запечатления реальности именно в текучем состоянии. И сам проделал значимый путь по зримому отказу от межкадрового монтажа в пользу внутрикадрового, когда отбор образов совершается не методом “обреза” (как формулировал ещё Эйзенштейн, постепенно склонившийся в период создания “Ивана Гр
